Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов - Михаил Бирюков

В нем через заочную полемику с корифеями — Саррой Лебедевой[1124], своим учителем Александром Матвеевым[1125], художником Павлом Кузнецовым[1126] — Штамм разворачивает взгляд на изобразительное искусство, очевидно, корректируемый войной. «Никогда не поздно сказать себе, что искусство — это не кокетничание, не игра, не самолюбование, — пишет молодой скульптор, — а суровое и ответственное дело, на котором лежат Великие общественные функции, которые не только устраняют вопросы формы, а расширяют и углубляют ее понимание. Все-таки самая сложная вещь, была и остается, — это выразить через свою личную тему то время, в которое приходится жить. У нас есть славные боевые традиции такого искусства, достаточно вспомнить имена Сурикова, Иванова и т. д., которые знали, что только через реалистические средства можно выразить общественно интересную тему. Нам нужно думать об этом и почаще заталкивать палку в муравейник нашего художественного благополучия… Ты знаешь, — продолжает Штамм, — мне говорили, что, когда человек попадает на фронт, он не знает, на что он способен… Я думаю, что область искусства — тоже фронт и многие из нас не знают тех сил, которые таятся в них»[1127].

Николай Штамм. Студенческие работы на основном отделении скульптурного факультета Вхутеина. 1927. Научный архив Российской академии художеств, Санкт-Петербург

Анатолий Антропов. Студенческая работа на основном отделении скульптурного факультета Вхутеина. 1927. Научный архив Российской академии художеств, Санкт-Петербург

Прокопий Добрынин. Конкурсный проект памятника А. С. Пушкину для Стрелки Васильевского острова, Ленинграде. 1938. Тонированный гипс. Государственный музей городской скульптуры, Санкт-Петербург

Война потребовала напряжения всех сил, но не смогла убить тягу к творчеству. Напротив, ее запредельная жестокость обостряла потребность в созидании. Беглые карандашные наброски, сделанные наспех в окопе или блиндаже, врачевали раны, нанесенные годами разрушений и бедствий. На фронте бывшие мстёрские коммунары помогали родине не только штыком, но и профессиональным умением. Служебная роль искусства, о которой так хлопотало время их детства и отрочества получила в условиях войны свое естественное измерение. Константин Занцев писал с передовой своему учителю Ф. А. Модорову: «Работаю и по художеству, пишу портреты вождей, лозунги, плакаты о зверствах фашистов… Федор Александрович, я доработался до того, что нечем стало работать, нет красок и кистей, — лозунг нечем написать… Теперь придется обратиться к вам за помощью, через вас нельзя ли будет достать хотя каких-либо красок?..»[1128]

Николай Штамм. Студенческая работа на скульптурном факультете Вхутеина. 1930. Семейный архив Алексея Ханина, Москва. Публикуется впервые

Сам Модоров в первые месяцы войны перевез семью в Мстёру и сначала там искал применения своим силам: писал портреты бойцов частей, находившихся поблизости на формировании, организовал бригаду из старых товарищей, мстёрских художников, с которыми по примеру московских и ленинградских коллег создавал сатирические «Окна ТАСС», курсировавшие по городам области. С марта 1942 года он работал на Калининском фронте; взаимодействовал с центральными штабами партизанского движения на Украине и в Белоруссии[1129]. Написал десятки портретов партизан… Возвращаясь в московскую квартиру после прифронтовых командировок, в почтовом ящике неизменно находил письма учеников. Были среди них треугольники с отметками военной цензуры от Андрея Кислякова.

Михаил Копейкин. Портрет Анатолия Шепелюка. 1935. Бумага, карандаш. Местонахождение неизвестно

Евгений Калачёв. Портрет Юрия Беклемишева (Крымова). 1944. Бумага, акварель. Российский государственный архив литературы и искусства

Александр Богданов. Эскиз плаката «Воздушная тревога» для станции метро «Маяковская», Москва. 1941. Бумага, карандаш, тушь. Государственный историко-художественный и литературный музей-заповедник «Абрамцево»

Жизнь на войне многое упростила, создала масштаб, в котором тонули прошлые проблемы и переживания. Однако и ей не удалось сделать размышления мятущегося художника о собственном пути к искусству менее напряженными. Пожалуй, смертельная борьба лишь обострила их, придав им новое направление: «У живописца стихия труда с красками профессорски изучена, — делился Кисляков своими думами. — Но не изучено и трудно поддается описанию художника, борющего<ся> в процессе работы за качество своей работы. Много художников любят пейзаж, любят портрет, любят картину вообще. Но мало художников, которые бы любили… русскую природу, русских людей и писали бы русские картины, как Репин и Суриков»[1130].

Николай Штамм. 1950-е. Семейный архив Алексея Ханина, Москва

Андрей Кисляков. Автопортрет. 1943. Бумага, карандаш. Мстёрский художественный музей

Замечательное письмо пришло Модорову в феврале 1945 года: «На работу по художеству я был послан из резерва связи, — писал Кисляков[1131], — после того, как 22 месяца проработал на передовой в качестве командира роты связи. За 4 месяца я не мог… удовлетворить мой азарт к изобразительному. Но все же я посылаю от своего имени две композиции в Москву с фронтовой выставкой. Если вы найдете время, то я как ученик ваш первый прошу — посетите фронтовые наскоки и заскоки на фронте искусства. Я слышал… что вы много и плодотворно работаете, чему я предельно рад и желаю вам доброго здоровья и еще больших успехов в вашей жизни столичного художника.

Мы приедем, если только сумеем приехать, прежде всего учиться (так оно и должно быть) у зрелых мастеров. Через два дня я еду в „логово“ смотреть немецкие города, жить и даже работать в мстёрском стиле где-то вблизи Берлина и, чего доброго, буду выступать на русской „выставке“, устроенной при помощи нашего великого народа в самом Берлине. Мы им, Федор Александрович, покажем, как „компонуют“ по-русски. За 4 года много перенесли — каждый воин, каждый интеллигент, каждый труженик, но это, если совершится, будет сверх моей фантазии, сверх представления… как наивысшее событие в моей трудноватой жизни художника из Мстёры»[1132].

Андрей Кисляков. Эскиз росписи овальной шкатулки «Связисты». 1945. Бумага, темпера. Мстёрский художественный музей

Среди воспитанников Мстёры немало интересных даровитых людей, оставивших о себе рукотворную память в произведениях архитектуры, скульптуры, изобразительного искусства. Фигура Андрея Кислякова стоит особняком хотя бы потому, что обещал он в юности больше остальных, даже на таком незаурядном фоне. Это был, по общему мнению его товарищей, художник не просто талантливый, а с чертами гениальности. Редко так бывает, когда люди творческие единогласно коронуют кого-то одного